С воздуха равнины Крайнего Севера выглядят как сито, в котором узкие полоски ивовых и березовых зарослей разделяют тысячи безымянных озер и омутов. Но если спуститься вниз и ступить на любую из моховых кочек этой суши, сапог по щиколотку уйдет в воду. Словно здесь еще не закончился первый день творения, в который Бог отделил воду от тверди.

Районный центр Нижнеколымского района ПГТ Черский выглядит как большинство северных поселков. Дрожит на ветру стылая грязь в бесконечных лужах. Ветхие бараки соседствуют с раскрашенными в яркие цвета пятиэтажками. Посреди поселка лежит ржавый фюзеляж от самолета, повсюду разбросаны бочки, пустые контейнеры и ржавая техника. А по окраинам тянутся руины покинутых предприятий. Население за 30 лет здесь сократилось в четыре раза. Брошенные постройки могли бы стоять в зарослях карликовой березки десятилетиями. Но, как и везде на северах, в Черском стремительно тает вечная мерзлота. Земля проседает, образуя грязные овраги и кратеры. А постройки на поверхности причудливо изгибаются, как в мультфильме, прежде чем провалиться в ледяную жижу, некогда казавшуюся твердой землей.

Вечная мерзлота занимает четверть всей суши и от 60% до 65% территории России. Летом верхний слой оттаивает, но воде некуда деваться: снизу ее подпирает прочное дно из смеси льда и смерзшихся пород. На мягкой, как ковер, поверхности толщиной в несколько сантиметров растут мхи, кустарники и лиственницы. Только самые неприхотливые растения научились жить на этом холодном водяном матрасе под пронизывающим арктическим ветром. Плодородный слой не успевает образоваться. Растения забирают из земли азот, используют его для роста и фотосинтеза, но вернуть в почву не в состоянии: в холодном климате процессы разложения органики происходят экстремально медленно. Упавшие стволы и сухая трава годами остаются на поверхности. Бедная растительность никого не может прокормить, и монотонные заросли карликовой березки и лиственничная тайга безвидны и пусты, как в начале времен.

Впрочем, в начале времен все как раз было по-другому. На берегу любой из бесчисленных рек всего за час можно собрать большой мешок костей некогда обитавших здесь существ. Их останки выходят на поверхность, оттаивая вместе с мерзлотой. Они свидетельствуют о временах, когда на каждом квадратном километре в этих краях пасся один мамонт, пять бизонов, восемь диких лошадей, пятнадцать северных оленей, на которых охотились волки и пещерные львы. Несмотря на холода, равнины и плоскогорья Сибири были похожи на африканскую саванну. Миллионы желудков выполняли работу, с которой не справляется северная земля: переваривали органику и вносили ее в почву в виде богатых азотом удобрений. Благодаря тоннам навоза на месте нынешних кустиков шикши (водяники) росли калорийные злаковые. Они высасывали из почвы влагу, не давая ей превратиться в болото, а фотосинтез этих бескрайних степей поглощал миллионы кубометров парниковых газов, которые мириадами корней закачивались на вечное хранение в мерзлоту.

Трудно быть богом

В 1988 году к первому секретарю Нижнеколымского райкома КПСС пришел гость — ученый-эколог из Владивостока Сергей Зимов. Партийное начальство с трудом справлялось с выполнением государственных планов по сельскому хозяйству. Несколько юкагирских семей, занимавшихся экстенсивным оленеводством на ягельных тундрах, не успевали наращивать свое производство, как требовало начальство. Зимов предложил партийному боссу радикальный выход: «Я рассказал ему простую схему: много зверей — много навоза, много навоза — много травы, много травы — много зверей, — вспоминает ученый. — Почему бы не восстановить исчезнувший 10 тысяч лет назад мир мамонтовых саванн? И тогда вместо убыточных звеньев оленеводческого совхоза под рукой у администрации окажутся пастбища, полные дичи. План по мясу будет перевыполнен, а успешный чиновник пойдет на повышение».

Наверное, такой невероятный план преобразования природы мог родиться только в СССР. Государство рабочих и крестьян всю свою историю стремилось к революционным изменениям в обществе и окружающей среде. Как говорил Иван Мичурин, «мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача». Секретарь райкома согласился. Так возник один из самых удивительных и амбициозных научных экспериментов современного мира — Плейстоценовый парк, который ставит своей целью ни много ни мало восстановить давно исчезнувший мир мамонтов.

— Американские журналисты часто спрашивают нас, не боимся ли мы брать на себя роль Господа Бога, создавая новый мир, — говорит директор Плейстоценового парка и сын его основателя Никита Зимов. — Но я отвечаю, что у меня нет таких комплексов. Я из атеистической страны. А главное, человек всегда играл в бога, меняя мир вокруг себя. Только бог был кривой и злой: мир часто становился хуже. Надо научиться делать эту работу лучше.

Люди приходили на Север волнами каждый раз, когда открывали для себя его богатства. Советские вожди были одержимы развитием Арктики с ее залежами золота, никеля, меди, нефти и газа. Безжизненные просторы прорезали зимники. Посреди снегов появились полярные станции. В тундре возникли поселки. Заключенные, энтузиасты, студенты и вольнонаемные рабочие прокладывали через вековую тайгу железные дороги. Геологические партии прошли и тундру, и тайгу в поисках полезных минералов. Откатываясь в 1990-х, эта волна оставила за собой руины городов-призраков и брошенную ржаветь технику.

Советское наступление в Арктике было не первой партией игры в бога. За столетия до него сюда «за хвостом соболя» шли русские купцы и казаки, налагавшие на местные племена ясак в пользу «белого царя». Всего за 30 лет XVII века первопроходцы дошли от Урала до Тихого океана и достигли Аляски. Но богатые северные города вроде Мангазеи растворились в бесплодных тундрах, как только исчезли популяции пушных зверьков, шкурки которых стали русским вкладом в рождавшийся мировой рынок.

А первые люди пришли на Север за 10 тысяч лет до русских. Они еще не знали металлов. Торговля была им незнакома. В долины исполинских рек Сибири их влекло живое мясо. Холодная мамонтовая саванна простиралась в те времена от Пиренеев до Юкона и Маккензи в Канаде. Она была самым обширным биомом планеты, а ее пищевая база казалась неистощимой. Но все кончилось так же, как и много раз впоследствии: мамонты, носороги и бизоны, кочевавшие по своим пастбищам сотни тысяч и даже миллионы лет, исчезли через считаные столетия после встречи с первобытными охотниками. Эволюция больших млекопитающих не справилась с неолитическим хай-теком: кремниевыми и обсидиановыми копьями, земляными ловушками и технологиями загонной охоты. Стада поредели. Удобрений стало не хватать для роста калорийных трав. Корни растений больше не впитывали талую воду. Саванна покрылась болотами, а потом поросла лиственницами. Север опустел. Сейчас бескрайние лесные просторы воспринимаются как последний оплот дикой природы. Но в действительности это созданная человеком пустыня. Тайга состоит из сорняков, выросших на месте разрушенного людьми ландшафта.

Сергей Зимов — вполне в духе марксистской диалектики — решил, что человечество, некогда уничтожившее мир мамонтов, должно теперь восстановить его. Не из эстетических или абстрактно-экологических соображений. А просто потому, что у него нет иного выхода.

Миллионы лет существования мамонтовых саванн травы превращали в органику углекислый газ из атмосферы. Сейчас его запасы в вечной мерзлоте оцениваются в 3,5 трлн тонн. Пока табуны копытных и стада мамонтов зимой в поисках травы вытаптывали снег, это хранилище функционировало исправно. Холодный воздух охлаждал почву на большую глубину. Но когда травы исчезли вслед за травоядными, механизм сломался. Снег стал накрывать тундру толстым одеялом, которое служит великолепным теплоизолятором. Даже в 40-градусные морозы температура почвы может удерживаться на уровне всего минус 3 градусов. Летом она быстро оттаивает и превращается в жижу. А глобальное потепление ускорило этот процесс. В 2021 году среднегодовая температура в российской Арктике превысила норму уже на 2,9 градуса.

— Вечная мерзлота — это бомба мощностью тысяча мегатонн, — говорит Никита Зимов. — На дне озер разложение органики без доступа кислорода приводит к образованию метана. А его парниковый эффект в 23 раза больше, чем у углекислого газа. С каждым годом все больше газов высвобождается в атмосферу. Это называется положительной обратной связью. Очень скоро она может привести к таким катастрофическим изменениям климата планеты, приспособиться к которым не успеет никто.

Истребив стада, человек создал предпосылки катастрофы, рассуждает Сергей Зимов, а теперь он должен предотвратить ее, вновь вернув землю крупным животным. Они не остановят глобальный рост температур, но восстановят экосистемы, существовавшие в Сибири сотни тысяч лет и способные смягчить последствия климатических колебаний. Табуны утопчут снег, охладив почву и предотвратив деградацию мерзлоты. Они удобрят эту пустыню, и на ней вновь будут расти злаковые травы. Их фотосинтез поглотит избытки СО2 и вновь надежно запрет его в подземных «морозильниках». Тундры российской Арктики вновь станут похожи на саванну Серенгети с ее табунами антилоп и стадами жирафов.

Счет на табло

Работать богом непросто. «Никто никогда не создавал новые экосистемы, — говорит Никита Зимов. — Никто не знает, как это делать. Мы знаем, что есть связь между числом копытных и продуктивностью пастбищ. Но как ее запустить?» Многих видов, обитавших в мамонтовых прериях 10 тысяч лет назад, давно нет. А те, кто выжил, уже давно приспособились к новым мирам, со своей диетой и экологией.

Однажды Зимовы договорились о том, что заповедник на острове Врангеля передаст им небольшое стадо овцебыков. Пока они решали вопрос с перевозкой и плыли на старом суденышке сквозь полярную бурю, овцебыки сломали забор своего загона и убежали в тундру. «Боги» вместе с местными егерями несколько дней ловили их, бродя по усыпанным мамонтовой костью сопкам острова. Но все пойманные животные оказались самцами. Создать популяцию не удалось, хотя животные прожили в заказнике семь лет и хорошо зарекомендовали себя с точки зрения «экологической специализации». В этом году Никита рассчитывает при поддержке фонда Андрея Мельниченко привезти с Ямала 15 овцебыков разного пола и наконец интродуцировать устойчивую популяцию.

Сейчас в Плейстоценовом парке живут 11 видов травоядных млекопитающих, и с большинством из них в процессе «творения» возникали проблемы. Зубры, привезенные из Приокско-Террасного заповедника, плохо акклиматизировались. Из них выжил только один самец. Гораздо лучше себя показали степные бизоны, купленные на ферме в Дании. А, например, северные олени, которых купили у пастухов всего в 100 км от Плейстоценового парка, в процессе акклиматизации внезапно перешли с ягеля на кустарники и травы. В 2021-м Никита привез в парк двугорбых верблюдов. Эти животные ассоциируются с жаркими пустынями, но палеонтологи давно выяснили, что их предки обитали и в Арктике. Сейчас они гордо бродят по мхам, словно не заметили паузы в десятки тысяч лет. В парк их везли в расчете на то, что они будут объедать высокий кустарник. Но они предпочитают проводить много времени на влажных лугах, которых совсем нет в пустынях Монголии и Средней Азии.

Стремясь создать новый мир, «боги» руководствуются теоретическими знаниями. Но их никогда не бывает достаточно.

— Экосистема подразумевает полный цикл обращения веществ в природе, — рассказывает Никита Зимов. — И ключевая «валюта» в этом — азот. Растения забрали азот из атмосферы, животные съели траву и произвели богатый азотом навоз, который нужен для быстрого роста травы. Но как вкачать этот азот в землю? Во многих экосистемах эту работу делают навозные жуки. Но насколько это возможно и критично в наших условиях, а кто его знает? В прошлом году мы завезли партию личинок. Но они, кажется, не прижились. Может, холодно для них.

Для функционирования экосистемы нужны хищники. Они не просто отсеивают слабых травоядных, но выполняют множество важных функций. Например, сейчас стада копытных «ленятся» ходить по территории парка. Летом они спасаются от комара и гнуса в продуваемых местах или рядом с домиками, где ласточки выедают кровососущих. В результате трава скашивается, а почва удобряется неравномерно. Хищники бы гоняли животных, заставляя «обрабатывать» всю территорию. Но впустить их к только что привезенным из тепличных условий ферм и заповедников и еще плохо акклиматизированным бизонам и якам — значит, подписать им приговор. Да и где взять подходящих хищников? В ледниковом периоде стада тренировали громадные кошки вроде пещерного льва. Зимовы присматриваются к их ближайшим родственникам — азиатскому льву и амурскому тигру. Но как они приспособятся к условиям современной Арктики, никто не знает.

Вершину иерархии видов древности занимали, конечно, мамонты. Своими могучими бивнями они расчищали деревья, не давая лесам поглотить свои пастбища. Тяжелыми широкими лапами волосатые слоны утаптывали снег (сейчас эту работу лучше всех делают якутские лошади, успешно интродуцированные в Плейстоценовом парке). И, конечно, они производили больше всего удобрений, необходимых для воспроизводства полярных прерий. В 2013 году на научной конференции по борьбе с вымиранием видов в Вашингтоне Сергей Зимов познакомился с профессором генетики из Гарвардской медицинской школы Джорджем Черчем и рассказал ему о своем эксперименте. «Черч почувствовал себя обязанным помочь», — пишет об этом The Atlantic. Американский генетик решил, что можно отредактировать геном современного азиатского слона так, чтобы он ничем не отличался от настоящего мамонта. Тем более что ДНК этих видов совпадают на 99,6%. Правда, генетическое редактирование — «самая легкая часть задачи», признает Черч. Чтобы по сопкам Северо-Восточной Сибири вновь стали бродить эти исполины, кто-то все же должен произвести их на свет. Самки азиатских слонов стать суррогатными матерями мамонтят не смогут: они существенно меньше своей родни. А африканских слонов, которые теоретически могли бы справиться, слишком мало. Можно попробовать выращивать эмбрионы в специальном инкубаторе — «искусственной матке», но для крупных млекопитающих исключительно важна связь с матерью. В общем, проблем много. Но ни одна из них не выглядит принципиально нерешаемой. В 2022-м стартап Черча получил на воссоздание мамонта 60 млн долларов. Теперь ученый обещает показать людям первого за 10 тысяч лет волосатого слоненка уже в 2027 году.

— Когда Черч приезжал в парк, он обещал мамонта нам, — вздыхает Никита Зимов. — Но это было до санкций. К тому же я не уверен, что они успеют к 2027-му. Я бы поставил скорее на 2030–2035-й. Но главное, что первый слоненок никак не решит проблемы нашего парка по созданию высокопродуктивных пастбищ. Нам нужна устойчивая популяция, хотя бы 20–30 мамонтов. А у них репродуктивный возраст наступает в 12–15 лет, беременность длится 22 месяца. Это уже вопрос десятилетий. Замучаешься ждать. Когда-то на территории нашей страны паслось несколько миллионов мамонтов. Если все будет хорошо, мы к этому вернемся. Но лет через триста-пятьсот.

Создать мамонтовый мир труднее, чем вдохнуть жизнь в давно исчезнувший вид. Но трудно не значит невозможно. И у отца с сыном Зимовых это уже получается. Изменения видны даже невооруженным глазом.

— Когда отец начинал, территория парка ничем не отличалась от окружающего ландшафта: такие же непролазные заросли, кусты, болото, — говорит Никита. — Сейчас все по-другому. Растительность меняется: с каждым годом травостой становится выше, а земля — суше. Я это чувствую кроссовками. Хотя осадков из-за потепления стало даже больше, но замещение растительности сушит почву. Меняется альбедо (характеристика отражательной способности поверхности. — «Москвич Mag»). Если масштабировать на всю Сибирь даже эти показатели, это уже смягчило бы катастрофические изменения климата.

Ландшафт меняется быстрее, чем Зимовы «творят» новую древнюю экосистему, только под действием ее отдельных элементов.

— Представьте себе две долины, разделенные хребтом, — говорит Никита. — Одна из них — это устойчивая экосистема современной арктической тундры. Другая — не менее устойчивая экосистема мамонтовых саванн. Наша задача — перекатить камень из первой во вторую через водораздельный хребет. Пока камень на склоне — система остается в неустойчивом состоянии. Работа будет завершена, когда он окажется на дне второй долины. Тридцать лет мы катили камень вверх по крутому склону. Сейчас этот склон становится все более пологим: вершина хребта уже рядом. Еще немного, и естественная сила тяжести начнет работать не против, а за нас. Камень сам покатится во вторую долину.

Опыт нужен даже «богам». Первые четверть века Зимовым казалось, что дело не сдвигается с мертвой точки. Не было денег. Когда-то в 1990-х Сергей, чтобы продолжать свой эксперимент после распада СССР, продал свою квартиру во Владивостоке. Но на то, чтобы привозить на Крайний Север табуны редких копытных, этих средств, конечно, было недостаточно. В те времена идея Плейстоценового парка казалась окружающим просто фантазией сумасбродного профессора. Но прошли годы, и статьи отца и сына Зимовых публикуют самые авторитетные научные издания мира — Nature, Science, National Geographic. Парк стал получать серьезные гранты. Но каждый шаг от идеи к практике еще многие годы требовал титанических усилий. Привезенные животные гибли или разбегались. Ломались построенные с большим трудом заборы. Мир арктической тундры не хотел меняться. Но люди на то и «боги», чтобы преодолевать вязкое сопротивление среды. И вот уже несколько лет табуны копытных шаг за шагом восстанавливают для людей мир, некогда уничтоженный их предками.

— Сейчас у нас еще нет никакой экосистемы. Но уже есть ее элементы. Кусочки пазла. Инструменты для строительства, — перебирает сравнения Никита Зимов. — В этот сезон я привезу две партии бизонов и овцебыков. И со следующего года мы начнем расширяться. Сейчас наша территория — 20 кв. км. За следующие три-четыре года я надеюсь огородить 160 км. Это будет уже готовый «холст» для цельной картины. Надеюсь, лет за десять ее очертания уже будут видны: появится экосистема. Еще не устойчивая, не законченная, но уже экосистема.

Дальнейшее лишь вопрос времени и ресурсов. Их потребуется немало, но речь не про тысячелетия. Изменить облик планеты можно за время, сопоставимое с продолжительностью жизни человека.

— Даже без мамонтов за 70 лет можно превратить в цветущую саванну 3 млн кв. км, — разворачивает свои выкладки Зимов-младший. — Это треть российской вечной мерзлоты. Но если это произойдет, Россия будет поглощать вдвое больше углерода, чем сжигает. Вырастет альбедо. Стабилизируется мерзлота. Эффект будет заметен на градуснике в любом уголке Земли.

Климатическая карма

Дистанция между крохотной научной станцией на краю света, вокруг которой пасется 150 животных, и цветущим миром северной саванны, по которой бродят многомиллионные стада, в прежние годы отпугивала от Зимовых почти всех: чиновников, бизнес и ученых. Их идеи казались слишком завиральными. Сейчас о созданном ими парке пишут не только научные издания, но и самые влиятельные медиа мира: The Atlantic, NewYorker, SkyNews, Bloomberg, Reuters. Небольшой заказник на границе Якутии и Чукотки все больше похож на Ковчег. На этом фоне внимание к проекту Зимовых на родине долго оставалось очень скромным. Ситуация стала меняться лишь недавно.

— Буквально пару лет назад, когда Россия подписала Парижское соглашение по климату, наш крупный бизнес впервые обратил на нас внимание, — говорит Зимов. — Для них это инвестиции в рынок углеродных квот. Сейчас он небольшой, но в горизонте считаных десятилетий превзойдет рынок нефти и газа. Кто-то в бизнесе это понимает. Поэтому у меня сейчас ресурсов больше, чем когда бы то ни было.

Социальные передряги измеряются годами, а человеческий вид существует сотни тысяч лет. И за это время он успел основательно разрушить среду своего обитания, выкачивая из нее ресурсы. Когда-то это были стада, теперь превратившаяся в нефть доисторическая органика. Кости мамонтов и шерстистых носорогов, которые каждый год вытаивают у пристани Плейстоценового парка — это такие же артефакты разрушенного нашим видом мира, как и покосившиеся здания заброшенных северных поселков, мусорные острова в океане и выведенный из равновесия климат. Все это накапливалось, пока не стало угрожать самому выживанию нашего вида. Времени на то, чтобы исправить положение, почти не осталось. Тем более что изменить надо не только экосистему, но и самого человека. Это самая трудная часть миссии Плейстоценового парка.

— До сих пор человек функционировал внутри организма планеты как раковая клетка, — говорит Никита Зимов. — Если мы делаем это дальше, то умирает весь организм. Нам нужно срочно эволюционировать в «кишечную палочку» планеты, которая тоже живет в организме, вступает с ним в симбиоз, но не разрушает его. Я вовсе не думаю, что я «в одного» смогу с этим справиться. Но чем больше такие, как я, будут стараться, тем больше шансов выжить. В конце концов я это делаю не из любви к животным. А ради своих детей, чтобы у них был пригодный для жизни мир. Получится ли у меня? Я не знаю. У меня сейчас 12 бизонов, а нужно 12 миллионов. Но вы говорите со мной именно потому, что я не жду, а делаю что-то прямо сейчас.

Фото: @pleistocenepark